14 марта, суббота, 09:10

- Что с тобой, мой маленький эстонский товарищ? – Названная персона ни в коем разе не замедляет тут же дёрнуться, точно ей только что в задницу вставили провод с разрядом тока, чем и заслуживает сочувственный взгляд в свою сторону от Боунс. Ибо голос главного заводилы и балагура их маленькой министерской компании напоминал нечто такое, как если бы вы сидели в пустом ведре, а какой-то великан принялся орать туда. Так что Уллу Йанес никто не осуждает за её дёрганные танцы на стуле и возмущённые закатывания глаз: приятного, прямо скажем, мало, когда Роман Акорн вдруг решает нежно прогундеть тебе ни свет, ни заря на ушко. – Ты как-то неважно выглядишь.
И он вальяжным движением отодвигает от соседнего столика стул, при этом умудряясь каким-то неведомым образом другой рукой удерживать наполненный сверх меры поднос – кстати, ничуть не тревожась по поводу опасно расплёскивающегося и, самое главное, выплёскивающегося компота из сухофруктов в кружку кофе, и с самым что ни на есть восторженным прищуром усаживается между двумя волшебницами.
- Боунс, - басит он теперь уже в другое ухо, церемониально засовывая салфетку за воротник, чтоб не обляпаться и не оконфузиться, - она что, пила? И без нас?
Амелия оглядывается по сторонам по старой шпионской привычке, прежде чем держать ответ. Убедившись, будто бы горизонт чист, и можно спокойно перетирать чужие кости, не опасаясь возможности попасть в ‘некомфортную ситуацию из четырёх букв’; она склоняет голову к плечу Акорна и доверительным шепотком сообщает:
- Её заселили в одну комнату с Ваблатски.
Тогда-то и настал черёд мужчины сочувственно вздыхать и сопереживать всей трагичности ситуации, в которую умудрилась вляпаться по велению судьбы несчастная Йанес, чей цвет лица потихоньку превращался из землистого в нежно-салатовый при виде изображения подорожника на солонке.
- Ничего удивительного тогда, что ты выглядишь как размазанное по трассе колесами грузовика говно оленя. – За что Боунс любила и уважала Романа, так это за принцип ‘сочувствие сочувствием, а жратва по расписанию’. Одно другому совершенно не мешало, а посему омлет уплетался по скорости пропорционально удручённым покачиваниям головой. – Если тебя хоть немного утешит, у меня вообще в туалете невозможно расслабиться и посрать, потому что горит тревожный красный свет из-за этого блядского Бозо и его постоянно находящихся в процессе проявления негативов.
- Фу, как некультурно, - возмутилась Боунс, заслышав неприличное словечко. – Кто говорит за столом о фекалиях вообще? А ещё министерский работник, представитель делегации…
- А, то есть, слово ‘блядский’ тебя не возмущает? – Посмеиваясь, Акорн ловко подцепляет с её тарелки помидорку вилкой, а то чего она забытая и одинокая грустит.
- А какой Бозо ещё может быть, кроме как не ‘блядским’? Он же из Ежедневного Пророка…
- Вам не кажется странным и немного мистическим, что ‘блядский’ и ‘Ваблатски’ рифмуются? – Разверзаются уста немного пришедшей в чувство Уллы; и все трое погружаются в задумчивое молчание, прерываемое только звуком активно работающих челюстей Акорна.
- Мне интересно, хоть кто-нибудь из нас вообще доволен своими соседями? – с некоторым надрывом в голосе восклицает незаметно подкравшийся к коллегам Крауч, и все отмечают про себя: сегодня его усы печальны как никогда.
Йанес однозначна и категорична:
- Нет! - Она привыкла держать все переживания в себе, эта дочь бежавших в Великобританию от сталинских репрессий сдержанных прибалтов; но ничто и никогда не сможет сравниться с запахом неизвестного вонючего крема ‘из натуральных трав’ цвета коровьего навоза, коим обмазалась сама и попыталась обмазать соседку Пачули Ваблатски, про огурец и вовсе не хотелось вспоминать… А этот странный танец, который Ваблатски решила станцевать в два часа ночи, резко вскочив с кровати? ‘На добрый сон’, - запыхавшись от приседаний, пояснила квакнутая на откровенно обалдевшее выражение лица Йанес, - ‘бабушка научила’. Нет, такое соседство было выше её понимания.
Роман смотрит на мир, как и все честные алкоголики, философски. Его ответ до неприличия прост:
- Если твой сосед делает твою жизнь невыносимой, расслабься и сделай его жизнь ещё невыносимее! – Ну, да. Этнический русский никогда не спасует перед этническим африканцем: на каждый выпад про ‘расизм’ всегда найдётся ‘а мои предки из Челябинска’ и ‘двадцать миллионов легли костями’. Нигга не с тем связался и не перед тем пальцы гнёт.
Боунс чувствует себя даже несколько пристыжённой, когда под обстрелом трёх пары глаз произносит кощунственное:
- Всё не так уж и плохо. Честно, - она выискивает взглядом светлую макушку за столиком на другом конце зала, ведь именно об этом человеке сейчас ведётся речь, пускай та даже и не в курсе, как чей-то язык вовсе и не отсох, говоря хоть чуть ли не впервые в жизни хоть что-то приятное о ней вслух перед другими, - я думала, будет в разы хуже. С некоторыми оговорками, конечно, но Скитер, - Боунс пыталась, но она не смогла сдержать не совсем понятную для остальных шутку юмора, про которую ещё час назад божилась, будто бы ‘нееет, ты что, никогда’, - можно подмять и подстроить... – тут, главное, стараться делать серьёзное лицо, не то подумают ещё что-нибудь не совсем то, - ...под себя. – Она, наконец, отлипает от проедания взглядом плеши на затылке Скитер и обводит глазами застывших во внимательном ожидании товарищей-коллег. – Ну, - спешно дополняет она, поняв, что все уже всё успели истолковать превратно и заискриться подозрениями. – Я имею в виду быт и распорядок дня. Сделать так, чтобы никто никого не раздражал, и она незатейливо следовала моим правилам, если уж всё сложилось, и нам приходится существовать в одном номере…
- То есть, задоминировать над более пассивным элементом, - хмыкает Йанес в чашку кофе, глядя на горячую, но, в общем-то, совершенно обычную для Боунс жестикуляцию рук. Может, дело в испарениях всех непонятных настоек, коими Улла надышалась ночью, но сейчас ей вдруг показалось, будто бы голос Боунс говорит одно, а руки Боунс – пытаются донести иную информацию. ‘Надо следить за её пальцами, они вещают истину’, - открывается ей вдруг завеса над тайной доктриной, описанной ещё двоюродной бабушкой Пачули – Еленой; и её пронзает ощущение внезапной просветлённости и возвышенности над всеми.
- А я-то всё голову ломал, чего тебя некоторые личности называют ‘госпожа Боунс’, - начинает откровенно глумиться Роман над Амелией, слегка порозовевшей от реплики завитавшей в храме самой себя Йанес . – А оно вот что означает…
- Мистер Крауч, - не очень-то долго размышляя, Боунс принимает решение: лучшая защита – это нападение и перевод стрелок на кого-то ещё; ничего личного, - а кто у вас в номере играет роль колониального индуса, а кто – английского офицера?...

15 марта, воскресенье, 15:47

Весь фуршет за Скитер увивается непонятный хлыщ и льёт ей сок в уши, а Скитер, как может судить скучающая, точно ночной горшок на симпозиуме, Боунс, вовсе и не против подобному раскладу. ‘Только не в нашем номере. Пожалуйста’, - крутилась бы в любое иное время мысль, но не сейчас. Сейчас она с нетерпением ждёт очередного условного сигнала от передовых лиц своего отдела и выходит на поиски гарсона с подносом за вторым стаканчиком огневиски.
‘Мужской туалет в фойе отеля, полночь’, - еле шевеля губами, проплывает мимо аки ангел светозарный Роман и вручает аж целую бутылку невесть где свистнутого под шумок напитка, о котором Амелия грезила.
- Давай из горла? – Задвигает интересное предложение моментально нарисовавшаяся на горизонте Ваблатски, в чьих ушах задорно поблёскивали золотые серёжки в форме сельдерея. Вглядевшись в её недобро поблёскивающие глаза, Боунс стало ясно… – Сервис здесь просто по нулям. Официантов не дождаться, уборные комнаты грязные, есть пыль на подоконниках. Я бы не посоветовала данное заведение для посещения своим друзьям. - … в Ваблатски проснулось альтер-эго ‘Пачули Летучая’ – самый придирчивый санэпидимолог Европы.
- ‘Помоги себе сам’, - пусть и со смешком, но, всё же, предельно ласково отвечает ей Боунс, ибо кто их знает, этих ‘не совсем в себе’: сейчас она предлагает тебе пить из одной бутылки, а через минуту вилкой в глаз? – Пойдём, всё же, поищем бокалы. Не стоит слишком уж скандализировать наших болгарских друзей. Всё-таки, мы у них в гостях…
В какой-то степени она была даже рада парой минут позже, едва ли не стукнувшись со Скитер лбами у столика, что с ней в компании имелась Ваблатски.
- Потеряла своего кавалера? Ищешь, куда он запропастился? – поглядывая свысока (как в прямом, так и в переносном смысле) на Скитер, интересуется Боунс… И вот тут-то очень кстати приходится припизднутый элемент, готовый всегда и на всё вставить свои пять копеек и, тем самым, разрядить обстановку, дав остальным возможность понять: у них всё нормально, проблемы у других.
- Может быть, он обосрался и сбежал. Как молодой человек моей сестры. В наше время мало кто способен с достоинством принять на себя обязательства института брака и семьи…
Боль от отсталости представителя собственной делегации притупила секундный наплыв раздражения на Скитер. Боже правый, да на контрасте с этой потерявшей на фоне здорового питания разум идейной, Скитер кажется каким-то островком безопасности, гаванью спокойствия и просто спасительным кругом, ради компании которого стоит сменить гнев на милость! Расщедрившись и поддавшись порыву, она достаёт свой дубликат ключей от их общего номера и кладёт их Скитер в ладонь.
- Живи и дай жить другим. – Она осекается, внимательно поглядев на Ваблатски, но та и не замечает будто бы ничего, увлёкшись повествованием о личной борьбе сестры за простое женское счастье. – Меня всё равно не будет до завтра, - ей, конечно, ещё пропишут кренделей за самовольность и скажут, что у неё белая горячка, - или можешь поехать с нами к морю. Будешь моим ‘плюс один’ и никто ничего не скажет. Мы вернёмся перед обедом и как раз успеем к приезду Бэгнолд в отель. – Дело в том, что это Скитер приехала ‘писать статьи’, а вот Боунс и ещё двоё – потому что им давно не давали отпуска, а в Болгарии есть хороший вариант немного отдохнуть. – Если ты, конечно, хочешь пропустить очередную жутко интересную экскурсию с очень познавательной информацией о насыщенной событиями истории Болгарии.

16 марта, понедельник, полночь

Акорн сурово зачитывает перед новобранцем устав в мужском туалете перед кабинками, предварительно осмотренными на момент присутствия незванных посетителей в столь поздний час. Раковина перед ними – как чаша Грааля.
- Первое и самое главное правило нашего развлекательно-оздоровительного лагеря ‘Прощай, печень’ – это никому не рассказывать о развлекательно-оздоровительном лагере ‘Прощай, печень’. Иначе тебя ожидает ‘Прощай, молодость’.
- Или моменто… В море, - дополняет Улла, с подозрением поглядывающая на Скитер, будто выжидая от той подвоха. В общем-то, вполне ожидаемо.
- Точно, - кивает сурово головой Акорн, чья футболка с нарисованным танком и надписью ‘можем повторить’ крайне мотивирует. – Второе правило – мы не разговариваем о работе. От слова вообще. Третье правило – всё, что происходит с нами в ночи, остаётся в ночи.
- А произойти может всякое, - вновь дополняет сказанное Йанес, скромно оттягивая свитер с плеча и демонстрируя часть громадной цветастой магической наколки – трофей из гулянки в Токио год тому назад.
- Тебе всё понятно? – с напускной скукой в голосе интересуется Боунс, щеголяющая громадными чёрными очками на половину лица после нескромного вопроса ‘чем это вы занимались таким с Романом в кабинке, что ты оттуда выползла с шарами вместо зрачков?’

14 марта, суббота, 12:12
OST: Estradarada – Остановите, Вите Надо Выйти

Во время запланированной обзорной прогулки по некоторым достопримечательностям Софии Улла по-хозяйски берёт Амелию под локоток – и в том заключается понятный им обеим условный знак. Они нарочно замедляют шаг, будто бы засмотревшись на памятник русскому царю, освободившему болгар от турецкой оккупации, а затем, дождавшись, пока вся честная компания под руководством гида свернёт к храму Святой Софии, спешно теряются в толпе новоприбывших туристов. ‘Мы условились, что будем говорить по-французски’, - негромко произносит Улла, героически проталкиваясь напролом сквозь галдящих и щёлкающих фотоаппаратами маглов. – ‘Шанс того, что именно в этот момент рядом с нами будет находиться хоть один франкоязычный человек, который сможет понять, о чём мы говорим, крайне невелик…’ Вырулив на главную улицу, они послушно дожидаются страшную и громко попёрдывающую на остановках магловскую конструкцию на колёсах, именуемую ‘автобусом’, покупают у усатого водителя талончики, которые тут же отдают сурового вида кондукторше – щёлк-щёлк дыроколом, и, не толпясь в проходе, усаживаются на свободные места в самом конце. Просто две тётки, держащие путь до остановки ‘Орлов мост’; смутно похожие меж собой, их можно даже принять за родственниц, может быть, сестёр: обе высоки и светловолосы, похожие скулы, низкие голоса – но ничего особенного и привлекающего внимание. Они даже переговариваются негромко между собой по-болгарски, вспоминая неизвестную Веру и предвкушая новости про дядю Ваню из Москвы. ‘Наш’, - оповещает Улла, выглядывая в окне табличку на обшарпанной остановке и срывается с места; Амелия выбегает следом, отсалютировав на прощание в зеркало водителю. Потом они послушно дожидаются, когда на столбе загорится зелёный фонарик и, чуть нервничая, переходят дорогу по нарисованной на асфальте зебре, чтобы пройти ещё сотню метров как минимум вдоль кишащей чудовищными магловскими коробками на колесах дороги (‘надо было на следующей’, ‘от следующей мы бы ещё больше шли, я изучила карту’, ‘а аппарацию зачем люди придумывали?’ – беззлобно переругиваются друг с другом) и уткнуться в парк, внутри которого таится гладь озера, на берегу которого стоит тихое и приятное кафе, где их ждёт та самая интригующая Вера.
Вообще-то говоря, в Вере не было ничего такого ‘удивительного’, кроме того, что она играла за квиддичную сборную Чехословакии последний сезон и была готова поделиться некоторыми наблюдениями, подмеченными в период своего трехдневного пребывания в Болгарии перед грядущим матчем. Ну и ещё она заказала пиво и закуски, и поэтому ‘bonjour’ получается действительно очень и очень сердечным. Отвесив реверансы и раздав комплименты, Улла и Вера бросаются в слишком страстные обсуждения – Амелия только слушает, приподнимая бровь вверх всякий раз, когда Улла сгоряча плюётся каким-нибудь ‘nique ta mère’ или ‘putain de bordel de merde!’*, да скучающе следит за передвижениями майского жучка на стекле окна. В какой-то момент девицы начинают заговариваться от выпитого хмельного и банально переходят на мат, доводя друг друга до состояния возмущённого экстаза.
- J’ai un petit probleme… - тактично вклинивается в разговор Амелия, прикладывая бокал пива к щеке. - Vous parlez trop vite. Parlez plus lentement, s'il vous plaît**.
Йанес смеряет её взглядом, тщательно пережёвывая жареное нечто, называющееся в этой стране ‘пельменем’. Потом она говорит, впрочем, уже куда поспокойнее, нежели несколькими минутами ранее:
- Vous plaisantez sans doute!***
- Il faut pas vous énerver. Je comprends le français, mais je ne peux pas parler****, - с прохладцей в голосе отвечает ей Боунс.
- La question est que...***** - медленно, буквально как поезд в эстонском метро, начинает Вера, но её сразу же перебивают жизнеутверждающим ‘mange d’la merde!’ О том, что русские сидят в Варне и постепенно закидывают со своих берегов небольшие отряды авроров на подмогу болгарам, Боунс и без повторения прекрасно уяснила; как и о том, что некий очень хороший друг Веры – иначе говоря, тётка Веры, зовущаяся Мирославой, - намедни закрепила печатью пакт о взаимопомощи и договор о дружбе между Советским Союзом и Болгарской Республикой. Интересно только, когда болгарские товарищи соизволят поставить обо всём в известность остальных?
- Aujourd'hui - nous changeons «demain», «hier» - nous ne changerons jamais.****** Chin Chin! - с тяжёлым вздохом произносит Улла и залпом опустошает остатки пива.
‘Откуда в марте майские жуки?’ – задаётся вопросом Боунс, когда мимо её уха с жужжением пролетает насекомое.

1. Е*ать твою мать, п*здец б*ять н*хуй
2. У меня небольшая проблема… Вы говорите слишком быстро. Пожалуйста, говорите помедленнее.
3. Ты, должно быть, шутишь!
4. Не надо нервничать. Я понимаю по-французски, но не могу говорить.
5. Дело обстоит так…
6. Иди в жопу!
7. Сегодня – мы изменим «завтра», «вчера» – мы не изменим никогда.

15 марта, воскресенье, 11:06

Боунс заходит в номер с торжествующим видом, точно она только что встретила в коридоре самого Святого Николая, и тот на радостях вручил ей весь мешок с подарками.
- Подушечка! – Оглашает она валяющейся в кровати Скитер, а затем укладывает эту самую ‘подушечку’, что длиной почти метр, чётко между их половинами. – Она спасёт нас от моего ночного рефлекса обнимать всё, что только попадётся под руку.
‘Да ты просто гений, блять, десять и десяти. Что за херню ты вообще несёшь?’ – бежит красной мигающей строчкой по лбу у Скитер, но Боунс этого как будто и не замечает, бросая умилённые взгляды на подушечку.

17 марта, вторник, 02:13
OST: Николай Должанский – Лёш, Ты Щас Крякал? (Remix)

- Скитер, ты умерла или ты отдыхаешь? – Незатейливо интересуется Боунс, вздрагивая от прикосновения просто леденющих ступней ненаглядной соседушки своей. С другой стороны баррикады раздаётся ворчливое бурчание, как бы оповещающее: не дождёшься, падла, я ещё жива.
- Помоги себе сам, - вновь цитирует свою любимую фразу женщина, уставившись в потолок и умильно укладывая ручки замочком на груди. – Согрей себя утепляющими чарами. Либо! – В этот момент её начинает душить целая серия из залпов хриплого хихиканья, что людям знающим давало понять: если её не успокоить, то она может ещё полтора часа лежать и трястись под одеялом от смеха над собственной охренительнейшей шуткой так, как будто под одеялом не Амелия лежит, а два хомячка неистово трахаются в день после Апокалипсиса, чтоб восстановить популяцию рода. - Ты всегда можешь воспользоваться опцией ‘убрать подушечку’…
Подушечка летит ей прямо в морду.

14 марта, суббота, 00:55

Она медленно поднимается с подушек, стряхивая с себя все накиданные Скитер сигареты, и усаживается по-турецки на кровати. В её глазах загорается огонёчек, хотя, быть может, это просто отражение горящей в полумраке свечки, от которой журналистка прикуривает.
- Зачем мне тебе угрожать, если мы мыслим одинаково? – Она могла бы развить тему и указать, по каким пунктам конкретно соглашается; поведать так же и о кратких колких комментариях Крауча касаемо всего этого висиживания яиц и того не очень приятного чувства у него, когда некоторые недонации щёлкают уважаемые империи по носу и имеют наглость полагать, будто бы они имеют какое-то право говорить на равных. Она могла бы рассказать, как Крауч выслал ей в Кале, где они с Акорном тихо и мирно куковали последние две недели, билет на Восточный экспресс и попросил ‘прокатиться', чтобы ‘ради интереса посмотреть и послушать’, а ещё ‘оценить обстановку’, неспешно прогуливаясь по привокзальным территориям стран Восточного блока на каждой остановке – опять же, ‘ради интереса’ они демонстративно отсылали конвертами с приветами на открытках, чтобы затем проверить, вскрывали ли корреспонденцию до адресата или нет. Но ей сейчас то ли слишком лень, дабы пускаться в разглагольствования, то ли пока ещё не совсем прочувствовала единомыслие, провисшее в паузе. – Было бы просто прекрасно, если ты так и напишешь. Но, к сожалению, сейчас Бэгнолд и её друзья диктуют Пророку, о чём нужно писать, а о чём – не очень. – Пророк всегда писал только то, о чём было угодно говорить Министерству. Боунс смутно представляла себе, какой либерализм должен стукнуть Каффа по голове, чтобы он внезапно решил пойти против стоящей у руля власти. Одно дело выбирать точечно жертву, совсем другое – крыситься на великого кормчего. – Дьявол кроется в деталях, Скитер, - говорит Боунс, окончательно слезая с кровати и подходя ближе. – Не оценивай общую картину. Смотри по сторонам и оценивай реакцию каждого, кто так или иначе присутствует в кадре. Может, оно и к лучшему, что нас заселили вместе…
И, проникновенно заглядывая Скитер в глаза, она кладёт ей в кармашек блузки найденный под своей подушкой фантик от драже со вкусом блевотины.

16 марта, понедельник, ближе к утру

Опасно покачиваясь на столе средь закусок и леса из полупустых бутылок, Роман смотрит краснющими глазищами куда-то вниз, где сидит на корточках обритый налысо типаж с губками бантиком.
- Гиорги, моля ви, няма да се заклевам. Една ругателна дума, и си вън оттук за деня*!
- Рома, феминизма - това не е проклятие!** – Выкрикивает ему Улла, высовываясь из соседней комнаты, где дым коромыслом, цветомузыка и громкий бабский смех.
Где-то в недрах особняка кто-то неизвестный посчитал необходимым треснуть со всей дури по клавишам пианино, и грянул гром. Амелия не успевает зафиксировать в своей памяти тот момент, когда Рома спрыгнул вниз на Гиорги, и они вместе закружились клубком в драке. ‘Слюни, кровь, очень близко’ – заторможенно размышляет она, делая глубокую затяжку из трубки с чем-то очень крепким. Когда клубок из этих двух котов приближается совсем близко к ней, она осторожно отталкивает их ногой в сторону – и вот те улетают к небольшому фонтанчику, испускающими по мановению палочки кудесницы и просто замечательной хозяйки вечера по имени Рейна не брызги воды, но шампанского.
‘Бумс!’ – Гиорги швыряет Романа головой вниз в фонтан. ‘Хрясь!’ – подпитавшийся живительной влагой Роман ломает Гиорги нос.
- Ой-йо, - поёт народную китайскую песню Боунс, которую Скитер раздражённо дергает за руку и вынуждает встать с пуфика.
- И ловец съм и рибар съм, на закона мамата ебал съм, с чужди булки във коли, язовири и гори! Ебре-дебре!*** – Распевает под аккомпанемент гармони мужик в красной бандане с оголённым пузом, мимо которого Скитер протаскивает Боунс, попутно причитая нечто.
- Г'усто!!!**** - вопит как не из себя забавная толстуха, вываливаясь из окна второго этажа на стоящий внизу батут. Скитер продолжает тащить Боунс по камням по пляжу возле дома, но мозг Боунс всё так же отказывается фиксировать, о чём конкретно недовольствует Скитер; она постоянно оборачивается назад, чтобы посмотреть, как толстуха то влетает в окно, из которого вылетела, то вылетает обратно, словно мячик-попрыгунчик.
Звуки ночного мракобесия – бояновщины, как успел окрестить до своего пьяного помешательства Роман, - постепенно стихают по мере того, как они продвигаются вглубь ночного пляжа. Где-то вдалеке гудит проплывающий магловский лайнер, и крики чаек становятся всё громче и громче, заглушая слова остановившейся и задравшей лицо вверх, чтобы лучше видеть чужое лицо, Скитер.
- “Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне: не стой на ветру”, - невпопад продекламировала строчку из рассказанного когда-то кем-то из своих товарищей стихотворения, а затем убрала Скитер за ухо выбившуюся на ветру прядь волос и оставила поцелуй на губах.

(Утром она проснётся в кровати в номере 1408, и в её памяти как будто бы не останется ни малейших воспоминаний о прошедшей ночи как таковой в принципе. Не будет ничего, кроме желания сдохнуть, ведь вполне естественным наказанием за все развлечения было, оставалось и будет всегда ужасающее в своих масштабах похмелье. О своей головной боли она сложит поэму, где будет проводить аналогии себя с Прометеем, чью печень явно не просто так клевал олимпийский орёл. Помятый и потрёпанный Роман пустит скупую мужскую слезу, которую утрёт гангста-платочком Бозо, а Йанес с заботливо прилепленным Ваблатской ко лбу подорожником мужественно прикурит десятую сигарету за последние пять минут. И только Скитер будет блистать злорадной улыбкой с золотыми зубами, но молчать, куда она спрятала антипохмельное зелье.)

1. Георгий, я попрошу без ругательств. Одно ругательство — и ты свободен на весь день!
2. Рома, феминизм – это не ругательство!
3. Стыдно не узнать нетленные строки из классики болгарского шансона, Рита!
4. Классно!!!