Don't Fear the Reaper |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Don't Fear the Reaper » Паб "Белая виверна" » I'm going nowhere on and on
I'm going nowhere on and on
my words are cold
i don't want them to hurt you
if I show you
i don't think you'd understand
'cause no one understands
Ethna & Tomash | Штаб ОФ, дом Этны |
Приобретая что-то, будь готов к тому, что можешь потерять это в мгновение ока. Поэтому борись до последней капли крови, пока есть силы бороться. Иногда это даёт определённые плоды.
Отредактировано Tomash Draganov (09.03.17 16:56:48)
Sir Sly – Too Far Gone
For you to save me, save me
How couldn't you see that I was crazy?
Краски дня гаснут на один тон. Уже смеркается.
- еще раз. - Этна чувствует, как его взгляд сверлит её хребет. Насквозь. Как проходится по её жилам разрядом в 220, как наполняет удушающей неловкостью пространство. Боже, да что со мной?
- да что ты тянешь? Я не планировал торчать здесь весь день.
- ты можешь помолчать? я пытаюсь сконцентрироваться. Безуспешно.
- недостаточно просто сконцентрироваться. нужно сконцентрироваться на чем-нибудь хорошем, светлом. На том, что породит в тебе мощный всплеск позитивной энергии...
-...которую я должна буду вывести через себя и преобразовать в мощный энергетический щит. Повтори мне это еще сотню раз, и тогда-то заживем, Драгонов.
Этна понимает, что вконец оборзела. Все-таки, как-никак, он является её наставником, и подобное "панибратство", в подобных случаях, было в магическом мире недопустимо. Мастер есть мастер. Ученик есть ученик. И эту жирную грань, которая для многих была сродни пропасти, которую пересекать ни в коем случае нельзя было, Этна перескакивает влет. Стоит ей только завестись. Во время стажировки в аврорате её научили всему, кроме одного - дисциплине, святой обязанности подчиняться приказам.
Она пыталась вытравить это из себя. И даже, спустя несколько занятий с Грюмом, научилась вовремя прикусывать язык, но вот с Драгоновым, к сожалению, получалось все ровно наоборот. Она не раз задаст себе вопрос кто ты мне? Она с десяток часов проведет в размышлениях над тем, что собой представляет Томаш. Именно для неё. И не найдет внутри себя на это ответа.
Но одно она понимает абсолютно точно: он выбивает ее из колеи. Одним присутствием, одним звуком голоса. Одним проклятым взглядом.
Она словно чувствует, как он видит её насквозь, как он копается в ее черепной коробке, выуживая для себя то, чем он сможет её зацепить, спровоцировав на нужную ему реакцию. И как же ее это бесит.
Но в случае с патронусом, ради которого все здесь сегодня собрались, он оказался бессилен. И видно было, что его это раздражало. Он привык добиваться результата. Именно того, какого он хотел. Но вот Сэвидж была ему не то, чтобы не по зубам. Но непробиваемое упрямство несло за собой определенные трудности. К ней нужен был немного "иной" подход. При первой же встрече Драгонов понял, что девчонка слишком "себе на уме". Что в ней нет этой безропотности, с которой большая часть учеников впитывает предоставляющиеся знания. Она смотрела на происходящее немного под другим углом, поэтому подстроиться им друг под друга было, иной раз, тяжело. Этна слыла способной дуэлянткой, но выбор ее заклинаний в защите/атаке иногда сбивал его с толку. Но крутящиеся тактики и схемы, словно часовые механизмы в ее голове, работали. И довольно успешно.
Корень проблемы был лишь в том, что оба являлись просто не прогибаемыми. И, как мы знаем, когда камень бьется о камень, это порождает искру, способную запросто распалиться до всепоглощающего пламени, разрушая на своем пути все, до чего дотянется его алый, как кровавый закат, язык.
- у тебя что, Сэвидж, жизнь как сплошной поцелуй дементора?!
- она сейчас моя ученица, Грюм. Просто смотри.
- она уже целый час морозится, Драгонов.
- не вписываюсь в твой график, Грюм?
- хорошее, Этна.
Она роется в своих воспоминаниях, словно в бездонной мусорке. Это не то. Это не подходит. Это...твою мать, к черту. Она не слышала тех отголосков радости и счастья, что когда-то испытывала в своей жизни. впечатления были безнадежно стерты и вызывали лишь легкую, ностальгическую улыбку. Не больше.
Все, что она испытывает сейчас в себе - это невероятную злость. На Грюма, который ее только подначивает своей желчью. На Драгонова, потому что он просто...сама не понимаю, что. Просто потому что одно его присутствие её цепляет и выбивает из колеи. Дрожащий голос. Ответы иной раз не впопад. Жуткое смущение, стоит его взгляду скользнуть по её силуэту. Она не знает что это. Она не понимает что с ней. И не хочет понимать. Просто пусть это уйдет. Боже милостивый, прошу.
Но в первую очередь, она бесится на себя. За то, что уже как месяц она не может выдать из себя какой-либо результат. За то, что вся её слава "талантливой" и "перспективной" волшебницы рушится сейчас перед парой глаз, чье мнение было особенно важным. Что она за маг, раз не способна выдать то заклинание, которое от неё так ждут? И плевать ей было на те утешения орденцев, что ей говорили, мол "патронус довольно сложное заклятье", "не у всех получалось с первого раза, Сэвидж", "просто концентрируйся лучше". Концентрируйся, концентрируйся, хорошее, концентрируйся, приятное воспоминание, концентрация...сука, стоп. Хватит. Тысячу раз одно и то же!
Яростный выдох со свистом покидает легкие, когда синее мерцание на миг появляется и тут же угасает в полумраке комнаты.
Краски дня угасают на два тона.
Грюм выходит из помещения, раздраженно хлопнув дверью.
Вдруг, мягкое касание до ее руки, будто выдергивает Сэвидж из того взбешенного сгустка, в который она погрузилась спустя сорок минут безуспешной борьбы с собой.
- мне кажется, тебе стоит заглянуть чуть глубже в себя. То, что ты запрятала слишком далеко.
И ведь оно так и было. Было такое воспоминание. Воспоминание, которое она погрузила в самый дальний ящик в надежде, что больше не откроет его. Она боялась это делать. Она не знала, какие эмоции она испытает, если она вскроет все семь печати, на которые она закрыла этот сундук. И вскрывать их, значило отворить ящик Пандоры. Но она, казалось, уже все перепробовала, и это было её, возможно, последней попыткой.
Он дышит вместе с ней. Медленно. Мерно. Тепло его дыхания, тихим шелестом доносящееся до её кожи успокаивает.
Она закрывает глаза, дабы полностью погрузиться в тот день, когда она в последний раз увидит младшего брата. Когда его тихий, до безумия родной, шепот скажет ей - я найду тебя, Этна. Мы с тобой навсегда. Я найду тебя, слышишь? - и породит в ней надежду. Надежду, которую не разрушить самой жизни. Надежду, полотно которого не истончит даже само время. Надежду, что подобна вере - слепа, безоглядна, жива. Вера в то, что ты вернешься еще дышит. Она никуда не делась, Тео.
И она вновь услышит приглушенный шаг. Запах мятного чая, что он всегда так любил, выдаст его наперед. Руки обовьются вокруг ее талии, смыкая в успокаивающих объятиях. И все вновь станет хорошо. Как надо.
И только сейчас Этна поймет, что отчасти это происходит на самом деле.
Только вот рука, обвивая ее бережным кольцом, принадлежит Томашу. Ладонью второй руки он накрывает холодные пальцы Этны, вцепившиеся в рукоять палочки. Так близко.
Не отпуская ее - так, спину ровнее, руку чуть расслабь. - он начинает направлять её. Чувствовать. Управлять ей, словно механической куклой, вселяя в ее движения необходимую плавность. Вдыхая в нее душу.
И она ловит ту самую "волну", про которую ей нещадно твердили. Она чувствует этот зарождающийся, словно цунами, всплеск просто поражающей энергии. - держи это в голове. Готова?
Короткий кивок головы.
- хорошее.
- Expecto Patronum!
Краски дня угасают на три тона. Пространство погружается во мрак...чтобы вспыхнуть синим, мерцающим всполохом вновь, окрашиваясь в ледяные тона. Из палочки вырывается мощный мерцающий купол, вобравший в себя все цвета севера, взрывается тысячью снежных искр. Все, что осталось в мире - оглушающий звук настенных часов. Тик-так.
Проходит лишь секунда, прежде чем Этна заметит взмах огромного, размашистого крыла.
Прежде чем огромный, сияющий орел пронесется над головами двух молодых людей, замерших посреди комнаты в изумлении.
Прежде чем мозайка в её голове приобретет последние, недостающие детали и соберется воедино, расставив все на свои места.
Прежде, чем она догадается, что её патронус приобрел такую же форму, как патронус Томаша Драгонова.
Прежде чем все поймет сам Томаш.
Одна секунда, разделившая их взаимоотношения на "до" и "после".
Этна оборачивается не спеша, не в силах даже что-то выдавить из себя. Хочет поднять глаза, дабы посмотреть на него, но не может заставить себя это сделать. Невыносимое чувство стыда и, какого-то, отчасти даже детского, первобытного испуга становятся удушливым комом в горле, путая ее мысли в чертову бессвязную кашу.
Сэвидж сорвется с места и пулей вылетит из комнаты до того, как Томаш успеет что-либо ей сказать. Она сделает то, что всегда делала в тех ситуациях, когда эмоции брали над ней верх. Когда все рушилось и летело в Тартар и она была не в силах это остановить.
Как обычно, по классике, не изменяя себе - она сбежит.
Отредактировано Ethna Savage (10.03.17 02:55:45)
Когда Грюм сказал, что в его распоряжение поступит «способная ученица только из аврората», Томаш подумал, что, наконец, перестанет топтаться на одном месте и начнёт делать что-то полезное, помимо диверсий различных степеней подготовки. Бойцы Ордену Феникса никогда лишними не будут, а обученные бойцы, способные при необходимости проявить весь свой потенциал, был на вес золота. Поэтому Драганов воспринял эту весть благодушно и с предвкушением. По части обучения он не был простофилей, даже Матвей прислушивался к нему, хоть и не желал идти на поводу «старшего и идеального брата». Но, когда его познакомили с Этной, всё воодушевление разом испарилось.
Этна Сэвидж, несомненно, была способной, как и говорил Грюм: она шутливо управлялась с его боевыми заклятиями, ставила сильные блоки и атаковала в ответ так же стремительно, как ядовитая кобра в момент опасности. Но делала это вопреки словам своего наставника, как будто бы специально действуя ему на нервы. Он просил от неё одно-единственное заклятие, вместо этого на него обрушивались десятки, а в довершение – то, что он просил, – точным ударом сбивало его щит, оставляя беззащитным перед дальнейшими атаками. Темперамент Этны вполне соответствовал стилю её боя, и это было бы хорошо на поле боя, где враги ожидают заурядных атак и слабых защитных чар. Но не один на один с учителем. Томаш злился на то, что она не соблюдала субординацию. Томаша злило, что на все его замечания она отвечала колкостями и едва заметным презрением в голосе. Томаш злился на самого себя, что переоценил силу своей харизмы. Он хотел обучить идеального по его меркам солдата, но не был готов, что с ним будет заниматься живой человек с собственными мыслями и чувствами. Особенно так похожий на него самого. Когда коса ударяется об камень, раздаётся резонирующий звук, а из-под лезвия летят искры. После каждой стычки звук нарастал, и Томаш боялся, что если один из них не уступит другому, всё это закончится катастрофой.
Но кто бы знал, что у такой претензионной девушки, как Этна Сэвидж, будет слабое место.
— Хорошее, Этна. Вспомни своё детство, школу, первую любовь, что угодно, только хорошее. Ты же не собираешься прожить всю жизнь без патронуса, так? – в очередной раз произнёс Томаш, устало потирая переносицу. Сквозь веки он видит слабое голубое свечение, но это всё ещё далеко от того патронуса, который нужен был им обои. – Ещё раз.
Грюм раздражённо хмыкнул с другой стороны зала, но Томаш не обратил внимания, лишь поторопил Сэвидж ещё парой колких фраз. Для него никогда не было большой проблемой вызвать патронуса. Гордый орёл неизменно рассекал воздух светящимися лунным светом крыльями, а затем рассыпался мириадами искорок над его головой. Всякий раз перед его глазами вставал тот день, когда родился Матвей. Когда он впервые смог взять его на руки, расправить детское одеяло, когда он понял, что у него появился младший брат, он понял, что всё не так плохо, как кажется. На секунду, одну долгую секунду, мир замер. Даже Эдмар снял свою привычную маску недовольства. Этой секунды Томашу хватает до сих пор.
Грюм не выдержал и, после второй провальной попытки, вышел, хлопая дверью. Томаш страдальчески вздохнул.
— Мне кажется, тебе стоит заглянуть чуть глубже в себя. То, что ты запрятала слишком далеко, – произнёс он, подходя к Этне со спины и беря её руку с палочкой в свою. Он предпринял, пожалуй, последний и отчаянный шаг, который, если не подействует, обречёт его либо на ещё несколько часов страданий, либо на длительный перерыв. После таких занятий он чувствовал себя разбитым. Занятий, не приносящих видимых результатов.
Он направлял её, управлял ею, пытался настроить на нужный лад. Теперь, когда Грюм больше не бубнил над ухом, было гораздо легче взять всё под свой контроль. Легче понять, что за чредой неприятностей и боли сложно найти что-то хорошее. Что-то, что боишься потерять в водовороте темноты внутри себя.
Томаш понял, что, возможно, Этна впервые не дерзила ему, и слегка ухмыльнулся. Когда-нибудь, он верил, их совместные действия приведут к чему-то великому, но лишь тогда, когда резонирующий звук вконец затихнет. А он всё ещё чувствовал, как он звучит, отдаваясь в мозгу неприятной вибрацией. Как будто предчувствием чего-то неотвратимого и неизбежного.
…К потолку взвились лучи света, мерцающие приятным холодным цветом севера, собрались под потолком и рассыпались брызгами расплавленного серебра из-под крыла статной птицы, закладывающей вираж над их головами. Прежде, чем он понимает, в чём дело, Этна Сэвидж, та самая, которая была занозой в его жизни, та, которая делала всё вопреки его словам, Этна Сэвидж сбегает, а миру, на пару долгих секунд приобрётшему цвета полярной ночи, возвращались привычные краски. Орёл рассыпается искрами и серебряной дымкой.
Томаш Драганов пришёл в себя, но Этны уже и след простыл. Она не осталась для того, чтобы ответить на пару его вопросов, как не прискорбно. Но Томаш не отличался терпеливостью. Поэтому он подхватил со стула пальто и на ходу накинул его, чётко понимая, что если не прояснить ситуацию сейчас, от Этны он не дождётся ничего, кроме взгляда, полного презрения.
Кажется, он пришёл к дому Этны двадцатью минутами позже неё самой. В окнах горел свет, и Драганов на секунду задумался, как к нему отнесётся её семья. Пустят ли его к Этне, которая вряд ли выглядела как обычно. Но отходить было некуда, мосты уже давно сожжены, их собственными же руками.
Он хотел постучать в дверь, но она оказалась незапертой – открылась под лёгким нажатием. Мужчина прошёл внутрь, осторожно прикрыл за собой входную дверь и прошёл вглубь дома, к единственной комнате, в которой горел свет. Он нашёл Этну. Нашёл её двадцатью минутами поздней, чем она нашла тела своих мёртвых родителей.
В течение часа здесь собралась куча волшебников из Министерства и отряд мракоборцев, но Томашу не до них. Он прижимал дрожащую Этну к себе, тщетно говоря банальные слова утешения. Он знал, какого потерять дорогого тебе человека, он стоял перед открытым гробом с матерью, чувствовал всем нутром ту боль, что испытывали его брат и отец, и тогда ему казалось, что мир уже никогда не станет прежним.
— Мы найдём того, кто это сделал. Даже если этому делу не дадут ход. Можешь положиться на меня.
И Томаш не собирался давать обратный ход, если Этна придёт. Не после того, что произошло. Ему винить в смерти своей матери некого.
Кроме самого себя.
Квартира Этны. Настоящее.
ХХОС – Одиссея 16 20 (feat потрачено.fm)
Я против боли. Против воли я умираю,
Сжигаю космос. Бог не поможет овечке Долли.
Он вновь прижимает хрупкое девичье тело к себе. Прижимает так, что еще чуть и послышится хруст позвонков. Так, будто боится вновь её потерять. Он исследует пальцами худые, бледные скулы, смотрит с невероятной нежностью, даже каким-то благоговением. Это смущает и заставляет глупо засмеяться. Глупо и счастливо.
- я скоро вернусь. Мне нужно кое-что закупить перед дорогой. Черт знает, сколько времени мы потратим на поиски Кайла, но что-то мне подсказывает, что недельным путешествием мы не обойдемся.
Он уходит. Этна чувствует, как подушечки пальцев скользят по шершавой джинсовой ткани его куртки. Еще один миг и их руки разомкнутся. Секунда. Бессознательный рывок. Пальцы сжимают край рукава, словно дьявольские силки. Теодор оборачивается, - Этна, я вернусь. Теперь мы точно навсегда. Собирайся, нам предстоит долгий путь. - улыбка такая теплая, что ей хочется верить. целует сестру в висок и выходит за дверь, тихонько прикрывая её за собой.
Вещи беспорядочно летят в сумку, на которое Этна наложила заклятие расширения. Теодор прав. Черт его знает, сколько времени они потратят на то, чтобы найти Кайла.
Она уже спустила в бездну несколько лет, и что это дало? Никаких результатов. Мертвая точка, нулевой меридиан, к которому она была словно прикована цепью. Этна прекрасно понимала, что Кайл все это время следил за ней. Иначе, как можно было объяснить то, что ему удавалось так искусно скрываться в течении стольких лет?
Её старший брат всегда слыл довольно сильным волшебником, визитной карточкой которого являлась ментальная магия. Лигилименция, которой он увлекся еще в детстве, давалась ему так же легко, как прикормленная дворняга человеку, бросающую ей кость. С той же преданностью и ласковостью.
И Этна прекрасно знала, что он копается в её голове. Что он роется в её сознании, выискивая нити, которые неизменно приведут её к нему, дабы вырвать их с корнем, вновь разбить мозаику, которую младшая сестра так скурпулезно, усердно, прикладывая собственные сбитые ноги, пот и кровь, собирала, в попытке найти ответы на собственные вопросы. Он безжалостно разламывал рисунок, корежил детали и выбрасывал их в небытие, искажая её память. И все начиналось снова.
С нуля.
По новой.
Рестарт.
Сначала, Этна.
Давай, еще раз!
Остановись, прошу.
Нет, еще раз.
Оклюменция познается со скрипом. С визгом, лязгом. С злобным оскалом зверя, насильно пойманного в клетку и не желающего быть прирученным. Несмотря на кровное родство, Этна едва ли могла похвастаться таким же талантом в использовании менталки.
Она всегда кичилась, что она боевой маг, но теперь об этом старается молчать. К чему твои способности, если в твою голову так легко прокрасться? Щелчок пальцев и вся твоя непревзойденная тактика раскрыта. Ты открыта, просчитана и обезоружена задолго до того, как достаешь из рукава палочку. Одними губами шепчешь в собственные ладони: ни-че-рта. Святое, пустое и чистое, словно девственно-белый лист.
Но теперь твоя очередь переворачивать игру, монами. И козырем твоим станет тот, чье имя было утеряно еще в далеком прошлом. Тот, чьему имени, казалось бы, больше не звучать. Тот, чьему имени не дано было воскреснуть на твоих устах.
И лишь только губы повторяют его имя, словно молитву, словно заветное желание, словно мантру, словно последнее в жизни слово Тео.
Теодор Сэвидж. Её Тео. Вырванный из её сердца. Бесцеремонно, нагло, жестоко. Упрятанный в безмолвии фьордов и усыпленный колыбельными северных ветров. Её личная опора. Её надежда.
Он пообещал, что они найдут Кайла. Тео никогда не лжет.
Он поклялся, что они выяснят, кто же убийца родителей.
Тео свято хранит свои клятвы.
Если это сказал Теодор, значит так оно и будет - не может быть иначе. Он единственный, кому Этна доверяет безгранично.
И именно поэтому, сейчас, она бездумно собирает вещи, готовая броситься за ним следом. В огонь, воду, да хоть в саму преисподнюю - ей плевать. И теперь, Этну не остановить. Прогремел звук горна. Охота начинается. Вендетта объявляет свой час.
Этот тяжелый, гулкий звук. Он заставляет участиться пульсацию вен.
Этна чувствует на губах медный, солоноватый привкус собственной мести. Она слышит запах. Запах крови, в которую она непременно окунет руки и закрасит ею внутри себя черные, сквозящие болью, дыры.
И если Теодор спросит, готова ли она к возмездию? Она конечно же скажет готова! Готова бросить свою жизнь, послать всё к чертовой матери - лишь бы вновь ощущать рядом с собой тепло своего младшего брата, лишь бы вновь вдыхать его запах, засыпать под мягкий тембр его мелодичного голоса, лишь бы держать его горячую, мозолистую ладонь в своей. И лишь бы вместе вонзить клинок в сердце того. кто разбил её собственное.
Но что, если тот же самой вопрос ей задаст кто-то другой? Тот, кто все это время был с ней рядом? Кто глушил её крик в себе в тот день, когда не стало её родителей, а может и самой Этны тоже. Тот, кто собирал её по крупицам, день ото дня, словно разбитую вдребезги реликвию. Тот, кто учил её жить заново. Если этот вопрос задаст тебе Томаш, ответишь ли ты с тем же пылом, жаром, с той же уверенностью? Ты готова бросить Томаша, Этна? Ты готова его предать?
Раздается быстрый, приглушенный стук в дверь, выдирая девушку из задумчивости, и та тут же несется её открывать. Но радостная, отдающая даже счастливым безумием, улыбка, резко сменяется неподдельным удивлением. Перед ней стоял не Теодор, а, собственно, главная и единственная причина, которая могла её остановить и заставить сдать назад - Томаш...
А он молча следит за тем, как все вещи в доме в хаотичном вихре погружаются в ее дорожную сумку и лишь только нервно заерзавшие, из стороны в сторону, желваки давали Этне понять, что сейчас между ними состоится такой разговор, к которому оба они готовы не были.
Отредактировано Ethna Savage (15.06.17 12:12:05)
вы одна меня знаете, барынька, весь белый свет
меня не ебёт, я не какой-нибудь слепой аскет
Этот день стал отправной точкой в их путешествии. Откровенно херовой, как будто бы из них обоих создали новую вселенную, сжав обоих в невидимую точку, а затем подорвав – реконструкция Большого Взрыва. Оставили собирать друг друга по кусочкам, настолько маленьким, что даже «репаро» бессилен. Тут помогут только человеческие прикосновения, тёплые пальцы, слова, произнесённые от сердца. Когда умерла его мать, Томашу приходилось справляться с этим практически в одиночку. Отец всерьёз занялся мыслями об отъезде из Болгарии, Матвей же лишь огрызался и не желал об этом говорить. Любящее материнское и женское сердце больше не помогало разрешить их разногласия, потому после прибытия в Лондон семья распалась. Не до конца, конечно, но всё неминуемо шло к краху, держась не пойми на чём в воздухе над пропастью. Этна же помощь не отвергала, и Драганов отдавал ей всё то, что держал в себе столько лет. Без задней мысли, с одним лишь желанием не дать Сэвидж замкнуться к себе и потонуть в омуте депрессии.
Он носился по Министерству, выпрашивая преследование того, кто это сделал. По магическому следу, при помощи ли маггловской полиции и насущных улик, но ни один из вышестоящих не стал этого делать. Драганову не хотелось рассказывать об этом Этне, но на его речи отвечали лишь пожиманием плеч – уже поздно что-либо делать. Убийца воспользовался телепортом, куда он вёл им неизвестно, он может быть в любой точке планеты, и от этого становилось тошно. Пустыми убеждениями, что они разберутся в этом вдвоём, открытые раны не залатаешь, потому что надежда лопается от вакуума внутри и острыми осколками вспарывает свежие швы. Они могут сколько угодно ходить по кругу, но никакой пользы от этого не будет, поэтому он выложил всё прямо, перемешивая усталость тона с тёплыми объятиями. Он не стал говорить, что они сделают всё сами, но они могут попытаться, и от этой небольшой лжи становилось чуточку легче.
Томаш никогда не относился к людям с такой заботой, кроме Матвея, и с непривычки он всё боялся перегнуть палку, боялся сделать только хуже, боялся того, что был не тем человеком, которого ждала Этна (что, в общем-то, было правдой). Но и оставлять её одну отчаянно не хотел. Привязался невидимыми ниточками, которые, наверное, имели ярко-красный цвет и затягивали удушливую петлю на его шее. Своей же заботой рыл себе могилу, потому что в какой-то момент всё обернётся обратной стороной монеты.
Старший Драганов ненавидел оказываться правым.
Потому что, когда за спиной Этны в дверном проёме он увидел укладывающиеся в сумку вещи, он понял, что вот она – петля, услужливо затянувшаяся прямо над гробом. Потому что, когда во взгляде Этны он прочитал растерянность, монетка сделала последний оборот и, зависнув на ребре, упала не той стороной. Потому что знал о последствиях, когда рванул вслед за Этной после того, как её патронус разлетелся серебристым дождём над его головой. Потому что рылся в архивах и узнал о семье и о братьях, один из которых давно не жил вместе с ними. Потому что был единственным, кто оказался рядом, но был легко заменяем другим, более важным. Хотел ли только такого исхода?
— Куда собираешься? – уголок губ нервно дёргается вверх, а голова склоняется в сторону – так было лучше видно, как последние вещи залетают в сумку, прерывая фоновые звуки и оставляя их в вязкой тишине, которая ощущалась между пальцами густым желе. – Даже не хотела меня предупредить?
Этна была чем-то воодушевлена, до того, как пришёл Томаш, сбивший весь настрой. От этого хотелось глухо рассмеяться – не оправдывать ожидания (не становиться примерным сыном; не показываться на глазах, когда не надо) входило в привычку, поганую привычку, из-за которой наставали никому не нужные последствия. Драганов впервые и сам трусил, боясь не пойми чего, – сколько раз ему ещё повторить (для самого себя, в первую очередь), что вся его забота о Сэвидж просто оказалась кстати?
Врать себе самому оказалось ничуть не легче.
— Ты никуда не поедешь, пока не объяснишь, что происходит, – Драганов зашёл внутрь, закрывая за собой дверь, и проходя в гостиную, откидывая волосы назад. – Ты нашла что-то о брате? Почему сразу со мной не связалась? Или лучше слепо кидаться грудью на амбразуру?
Злился почти закономерно. Почти – потому что считал всё это пустой привязанностью, на практике же всё оказалось совершенно по иному, и собственный спокойный тон резонировал с мыслями в голове.
Эй, Этна, а для тебя сейчас хоть что-то значит твой собственный патронус? Или, быть может, Драганов немного запоздал с признаниями – более вероятно. Но даже если и так.
Сэвидж размахивала руками и нервно объясняла что-то, что походило на основы жизни, с надеждой на то, что Томаш поймёт, но Драганов принимать и отпускать не умел. Он умел сжимать чужие горячие и сухие ладони в своих, притягивая хрупкую фигурку к себе, зарываться ладонями в чужие волосы и целовать, едва касаясь чужих губ. В конце концов, вечно бегать от самого себя не получится.
По крайней мере, он честен – с самим собой и Этной.
Вы здесь » Don't Fear the Reaper » Паб "Белая виверна" » I'm going nowhere on and on
[СЮЖЕТНАЯ ОЧЕРЕДНОСТЬ]
