Я уже не мог игнорировать письма матери, которая раз за разом напоминала мне о том, что только меня отец может послушать. Это не казалось мне верным. Отец всю жизнь слушал только самого себя. И только его собственное мнение было для него важным. Не могу сказать, что яблоко как-то далеко упало от яблони, но я хотя бы делал вид, что прислушиваюсь. Я хотя бы реагировал. И даже если я потом шел и делал так, как считаю нужным я, я оглядывался на близких мне людей, думал, как это может на них отразиться. Именно поэтому изначально я хотел приехать в Англию один. Анаис и Маркусу нечего было там делать. То есть.. уже здесь. Мы же здесь. Но жена сказала, что она и слышать ничего не хочет. Что поможет мне. Что будет на моей стороне. Наверное, это меня и убедило. Еще во Франции я понимал, что расстановка сил может быть не в мою пользу. И человек, который будет просто рядом, близкий мне человек, любимый мной человек, будет необходим. И я оказался прав (как всегда). После разговоров с отцом, которые ни к чему не приводили, ничего не решали, я возвращался к Анаис, говорил, что просто придушу отца, продам все, расплачусь с долгами и мы вернемся во Францию. Она же убеждала меня в другом. В том, что это мой дом, мой отец. Что я не должен так говорить. Так поступать. Это семья. И она важна. И мой отец важен. Он просто заблудился. И нужно помочь ему найти дорогу к семье.
Не могу сказать, что после этого я сразу начинал верить в лучшее, в единорогов и мир без зла, но я хотя бы откладывал свой план по убийству собственного отца (а что? Сейчас война. Мало ли, что с ним может случиться) до лучших времен. Или худших. Это уж с какой стороны посмотреть. Стоит заметить, что со всех сторон получается скверно. Но я продолжаю. Не оставляю попыток убедить отца хотя бы передать мне лавку, чтобы я мог снова наладить дело. Получать прибыль. Он тоже пытается на меня давить, говоря о том, что его "круг по интересам" - это очень важно и нужно. И когда все проблемы решатся (как же. Решились уже), мы получим куда больше, чем сейчас потеряли. Спорить с Ролантом - все равно что разговаривать со стеной. Можно кричать, можно даже сорвать себе голос. Стена останется глухой и непрошибаемой.
Лучше быть непризнанным гением, что признанным идиотом. И эти две стороны находили отражение в наших с отцом отношениях. Потому что признать идиотом я был готов его хоть сейчас (и расписаться, подтвердить свои слова чем угодно), а вот то, что я пытаюсь наставить его на пусть истинный, отец признавать не хотел. И все варианты, которые я ему предлагал, отвергал.
За те несколько недель, что мы провели в Англии, я едва успел повидаться с людьми, которых действительно хотел видеть. Какие-то друзья, которые остались у меня еще со школьных времен, многичисленные родственники (надо сказать, что видеть я хотел далеко не всех). И все же, когда я уставал от попыток разобраться с отцом, я встречался с людьми. Я брал с собой Анаис и Маркуса. Я хотел, чтобы они не чувствовали себя брошенными, поэтому знакомил их (Маркуса иногда впервые, а Анаис повторно) с лучшими из моей семьи. С людьми, с которыми я сам всегда ощущал себя хорошо и спокойно. И я был рад, что моя жена тоже находила с ними язык. Во всяком случае, я мог не переживать, когда она бывала у моей кузины. Я же мог заниматься тем, что послужило целью моего приезда - пытаться не остаться совсем уж без наследства.
Сегодня была очередная попытка разобраться с банком, с тем, куда же уходили деньги. Не все, конечно, получалось узнать, потому что к некоторым счетам доступ был только у отца, но зато получилось разобраться с другими. И результаты мне не нравились. Получалось, что мы уже не только практически без денег. Мы еще и в долгах. Остается только удивляться, на какие деньги мы до сих пор содержим дом, что-то едим и во что-то одеваемся. Впрочем, каких-то обновок в гардеробе матери я не заметил. Ее одежда была чистой, изысканной, но довольно старой. И это нельзя было не заметить. Каких-то ее украшений я тоже недосчитался, а она ушла от ответа, когда я спросил, куда они делись. Пожалуй, ответ слишком очевиден.
Но этот день хотя бы подошел к концу. Мне уже просто хотелось увидеть свою семью. Обнять своего сына. Маркус уже не раз за последнее время говорил о том, что скучает. Что мама хорошо читает, но вот просто рассказывать и выдумывать на ходу у нее не получается. Стоило просто провести вечер с ними. А завтра снова в бой. У меня тут своя война.
Однако когда я захожу в гостиную, я вижу там человека, которого не ожидал увидеть. Нет, не стоит думать, что я не рад кузине, но просто так. Без предупреждения, без приглашения. Стоило бы подумать тогда, что это первый звоночек. Но я предпочел отложить дурные мысли.
- Анейрин, моя дорогая, - я подхожу к кузине, чтобы обнять ее, даже поцеловать в щеку. - Не ожидал тебя здесь увидеть. Какой приятный сюрприз. Только не разбивай мне сердце, говоря, что это вовсе не сюрприз, мы договаривались о встрече, и ты ждешь меня уже целую вечность.
О том, что сюрприз может быть не самым приятным, я не упоминаю. И это не в контексте визита кузины. Это о тех новостях, которые она могла принести. Я всегда доверял ей, тому, что она видела. И это иногда помогало мне избежать необдуманных поступков, уйти от проблем. Я очень жалею сейчас, что ее не было рядом, когда она могла сказать, что мой отец занимается какой-то ерундой и запачкался не просто по локоть. По самые уши.
- Что-то случилось? - я все же сразу перехожу к делу. Если уж кузине есть, что сказать, то пусть скажет сразу. - Пожалуйста, скажи, что ты пришла ко мне с новостью, что увидела мир без войны и разрухи, парящих бабочек над полем клевера и все в таком духе. Анейрин, пожалуйста. Скажи, что я прав.
Я даже не знаю, откуда у меня находятся силы на попытки шутить. Но вся эта серьезность и без того висит над нами. Если продолжать ходить с лицами, которые ничего не выражают, говорить только важно и очень-очень серьезно, то проще будет сразу задушиться. Когда шутишь над проблемой, когда хотя бы делаешь вид, Что не воспринимаешь ее всерьез, она действительно не кажется такой уж страшной. Еще в школе, в своих попытках победить боггарта, я уяснил, что смех над страхом - это лучшее оружие.

Я никогда не был открытым человеком. Тем, у кого душа нараспашку. Я не делился своими проблемами, переживаниями. Я был близок с матерью, но и ей никогда не рассказывал что-то, что меня действительно тревожило, не жаловался. И дело было не в том, что я не хочу ее беспокоить, чтобы она волновалась. Нет. Мне просто не хотелось, чтобы кто-то еще знал мои слабости, понимал моменты, которые могут меня задеть или ранить. Я предпочитал, чтобы окружающие думали, что такого со мной не может случиться вовсе. Всегда, конечно, оставались люди, которые вне этих законов. Я мог сколько угодно прятаться от Анейрин, но она всегда смотрела глубже. Я мог молчать. Мог даже не смотреть на нее. Но ей и не требовалось. Кажется, когда я был моложе, а она была совсем ребенком, меня это раздражало. Не настолько, чтобы я вымещал на ней свою злобу. Нет. Я скорее чувствовал себя загнанным в угол, слишком уязвимым, слишком открытым для другого человека. И она была ребенком. Я не мог знать, не уйдут ли мои секреты дальше, чем мне того хочется (никуда).
Но теперь мы выросли. Я знаю, что Анейрин мне не навредит. Я доверяю ей, как себе. Даже больше, чем себе, пожалуй, в каких-то моментах. Я был всего лишь человеком. Не самым глупым, но все же. Анейрин же я считал кем-то больше. То ли дар, то ли проклятье. Я тоже мог видеть будущее, но лишь основываясь на своем опыте и знании общих тенденций. Анейрин же... Говорю же. То ли дар, то ли проклятье.
Но то была Анейрин. Исключение из правил.
Женившись, заведя ребенка, я понял, что могу пытаться продолжать скрывать от всех людей что угодно, но только не мое отношение к моей семье. Те мои слабости, которые предстали на всеобщее обозрение. Мне до сих пор не по себе, когда я думаю, что все на поверхности. Мои самые слабые места. И судя по тому, как выглядит Анейрин - это касается именно их.
Я напрягаюсь. Даже если я продолжаю шутить и улыбаться. Это просто защитная реакция. Сестра вот тоже постоянно улыбается. Даже сейчас улыбается, но это только то, что нам привили родители, люди, общество. Улыбки, манеры, игры. И мы продолжаем. Даже друг с другом, пусть и знаем, что можно доверять, показывать то, что есть на самом деле. Мы все равно продолжаем, чтобы не растерять навыки. Или спрятаться в привычный и удобный панцирь.
Хотя я все же теряюсь, хмурюсь, когда Анейрин начинает говорить. Слова сестры не всегда понятны. Иногда я понимал их значение только после того, что уже случалось. Но сейчас я не в том положении. Я не могу просто кивнуть и отложить, чтобы потом догадаться.
И все же я цепляюсь за возможность сменить тему. Она не более приятная, но это хотя бы та область, в которой я могу разобраться. Могу поговорить. Я медлю лишь пару секунд. За это время я делаю глоток чая и морщусь. Не из-за напитка, а из-за мысли об отце.
- Я бы не назвал это успехами. Скорее уж я с каждым днем понимаю, как обширен круг проблем, которые нужно решить. И отец не хочет идти навстречу. Любой разговор в никуда, - я закатываю глаза. Анейрин знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, как меня это раздражает. Я всегда настроен на результат. И если результата не получается добиться (даже в каком-то разговоре) - это меня злит и сбивает с толку. Я ненавижу топтаться на месте.
И, да. Анейрин точно знает меня и эту мою черту хорошо. Потому что тоже переходит к делу. Сначала я только смотрю на нее с вопросом. Я тоже рассказчик. Я люблю красивые слова, но.. лучше сразу. Без попыток что-то скрыть, темнить или окутывать неприятные слова в кокон из красивых фраз.
Забрав из рук сестры лист бумаги, я переворачиваю его и смотрю на рисунок. Мне требуется еще какое-то время, чтобы собраться с мыслями. Не будет громких фраз вроде того, что мой мир тут же рассыпался на осколки, а я задержал дыхание и не дышал, пока пытался осознать. Нет. Я просто смотрю на рисунок, пытаясь разглядеть еще что-то, кроме. Кроме лица моей жены. Я чувствую, что маска раскалывается. Прикрываю глаза, сажусь в кресло. Каким-то волшебным образом передо мой появляется стакан с виски, а я пытаюсь вслушиваться в слова Анейрин.
Я качаю головой. - Выход только такой? Уехать? Я не могу бросить все сейчас. Я только начал добираться до сути. Я не могу выбирать между семьей, которая дала мне все и семьей, которой я должен отдать все. Это нечестно. А Анаис не уедет без меня. Ты же понимаешь, - я, конечно, могу попытаться. Но что-то мне говорит, что все будет бесполезно. Я могу настаивать, но Анаис уедет из Лондона только со мной. Даже если я расскажу ей про все угрозы. - А если бежать сейчас, то бежать придется всю жизнь. Война может дойти и до Франции. И что тогда? Потерять дом не только тут, но и там? - я пытаюсь абстрагироваться. Я пытаюсь рассуждать здраво, с холодной головой, а не панически бросаться собирать вещи. Я не хотел приезжать сюда вовсе. Я приехал по просьбе матери. Она просила меня. Она меня умоляла. И я не мог ей отказать. И куда это меня привело?
Я делаю глубокий вдох. Потом выдыхаю и поднимаю взгляд на сестру.
- Где сейчас спокойно, Анейрин? Скажи мне. Скажи мне, и я, клянусь, уеду туда. С Анаис, с Маркусом. Хочешь, поехали с нами? - я снова ей улыбаюсь. Просто мне нужно немного времени, чтобы принять мысль, что моя жена в опасности. Она может умереть. Она умрет, если я не сделаю что-то. Разве можно меня за это судить?

И все же не каждый день приходится услышать, что скоро можно лишиться важного человека. Моей жены. Моей Анаис. Мне малодушно хочется сейчас, чтобы Анейрин не приходила вовсе. Не сообщала мне этой новости. Чтобы все шло так, как идет. Ведь не обязательно то, что она увидела, должно сбыться. Существуют варианты. Я всегда был убежден в том, что я сам творю свою судьбу. И сейчас я даже отчасти злюсь, потому что судьбу пытаются мне навязывать. Да еще так бескомпромиссно. Либо Анаис уезжает, либо умирает. Неужели возможно только это?
Я еще раз представляю, как говорю с ней об этом. Сообщаю ей, что она должна уехать. Должна уехать одна, без меня. Забрать с собой Маркуса. Я говорю с ней серьезно, объясняя, приводя весомые аргументы, один из которых - рисунок Рин. Вот только после этого я отчетливо представляю улыбку Анаис, ее руку, которая касается моей щеки. Ее шепот: "Все это глупости. Мы справимся. Мы должны быть вместе. Я тебя не оставлю". И я сдаюсь. Даже в выстраивая этот диалог в своей голове, я понимаю, что сдаюсь ей.
Мне не к месту вспоминается, что отец сначала решил, будто она меня опоила каким-то зельем. Еще бы. Столько лет они растили сына, внушая ему, что важно лишь положение в обществе, чистая кровь и деньги. Упускаешь хоть одну составляющую и все. Отброс общества. Ничтожество. Анаис была чистокровной. И это единственное из списка отца, подо что она подходила. У нее не было положения, громкой фамилии или кучи денег. Зато у нее было доброе сердце и какая-то невероятная способность не только видеть хорошее, но и показывать его другим. И именно с ней я тоже научился не только оценивать что-то, но и ценить.
Если у меня даже получится уговорить ее уехать, я не смогу поехать с ней. Мне нужно будет разобраться с делами отца. Вот только я не уверен, что без ее взгляда, который кардинально отличается от всех, с которыми я знаком, у меня получится. Вернее, получится достаточно хорошо. Я постоянно буду думать о том, как там они. Анаис и Маркус. А это точно не пойдет на пользу делу.
У меня никак не получается окончательно собраться, будто бы я все еще жду, что Анейрин скажет, что это запоздалая первоапрельская шутка. Только вот она все не говорит об этом. Она продолжает и продолжает настаивать. В какой-то момент мне кажется, что я слышу в ее голосе интонации, похожие на те, что я замечаю во времена, когда моя жена пытается втолковать нашему сыну, почему кошечку нельзя дергать за хвостик, а если уж дернул, то не плачь, если получил лапой по лицу. Настойчивость, терпение, бескомпромиссность. И любовь. И даже с учетом всего этого, мне все равно не нравится, что Анейрин говорит со мной, будто бы я маленький неразумный ребенок, который продолжает тянуть кота за хвост. Более того, совершенно не осознает того, что так делать нельзя.
- Одно или другое, - я повторяю за Анейрин, все еще не поднимая взгляда от бокала в руке. Он уже пуст. И я не могу сказать, что выпивка хоть как-то улучшила ситуацию. И пусть существует соблазн просто напиться и забыться, я отставляю стакан и поднимаю взгляд на Рин. - Ты не можешь сказать, сколько осталось времени, так? С равной вероятностью это может случиться завтра или через десять лет, - мне удобнее размышлять вслух. При ком-то чужом я бы, конечно, себе этого не позволил. Но я уверен в Анейрин. И в том, что она подскажет мне, если найдет что-то. Да и когда говоришь вслух, всегда можно быстрее найти какие-то дыры в логике, потому что внутренние монологи всегда удивительно гладкие. Я постукиваю пальцами по подлокотнику кресла, в котором сижу. - Ну, я же не могу связать ее и отправить во Францию. Я могу поругаться с ней. Чтобы она уехала сама. Захотела уехать сама. Но видит Мерлин. Поругаться с этой женщиной просто невозможно. И у нас все еще остается вариант, что все может случиться завтра.
Я все же поднимаюсь с кресла, подхожу к Анейрин и улыбаюсь ей, кладу руку на ее плечо. - Я слышу тебя, дорогая. И тебе не за что просить у меня прощения. Ты лишь гонец. Я не виню тебя за то, что.. За все это.
Потому что я знаю, что в некоторых случаях лучше не видеть и не знать. Потому что дар Анейрин - это еще и проклятье. И я всегда старался поддерживать ее. Даже когда все было совсем плохо. Я бы и теперь хотел сказать ей что-то, что могло бы ее успокоить. Вот только мне кажется, что сейчас это будет лишь новость о том, что Анаис уезжает. И сейчас, если отвлечься от этой новости хотя бы на секунду, я понимаю, как сильно, как безгранично я люблю Анейрин.
- Ты права. Пойдем прогуляемся. За окном чудесная погода, а в саду у мамы как раз цветут нарциссы, - я веду Рин за собой к выходу из гостиной, а потом через кухню во двор. На улице уже совсем тепло и почти непривычно солнечно. В такую погоду совершенно не хочется размышлять о делах. Тем более думать о том, что плохое может случиться. Я останавливаюсь как раз под цветущей яблоней, поднимаю голову, чтобы посмотреть на цветы. - Справлюсь с тем, чтобы отослать Анаис во Францию? Или с тем, что потеряю ее?
Потому что второе мне кажется сейчас невозможным.