У меня планы, великие планы:
Я строю тебе дом.
Каждый камень - одна слеза,
И ты никогда не съедешь отсюда.
Да, я строю домик тебе -
В нем нет окон, нет дверей,
Внутри будет темно -
Не проникнет внутрь вообще никакой свет.
Да, я создам тебе жилище,
И ты должен быть частью целого.

Терпкий аромат трав и лекарств, полностью заполнивший воздух в маленькой гостевой спальне, уже через несколько минут настолько въедается в кожу, что Рейн перестает его ощущать. Поправив тяжелую штору, чтобы в комнату не слишком лезли настойчивые лучи вечернего солнца, мужчина возвращается в свое глубокое кресло и закидывает ноги на пуф. Усталость берет свое, дико хочется спать. Коротко зевнув, он потирает переносицу и продолжает смотреть в книгу, пытаясь прочесть расплывающуюся строчку хотя бы с третьего раза. Адреналин из крови уже выветрился и это печалит. Больше суток назад, когда немец забирал Матвея из подвала, энергия била ключом. Настолько, что потерялся счет времени. Да и когда было его считать?! Едва уложив истерзанного парня поверх крепового покрывала, Майер бросился потрошить аптечку. Домашнего ассортимента хватало только на то, что бы промыть и очистить раны – ни заживляющих, ни обезболивающих на такой объем повреждений не нашлось. А ведь лечить болгарина пожиратель собирался именно сам: это его вина и ему ее искупать. Полностью. Со всеми подробностями и трудностями, через которые предстоит пройти, это не приблизится и к десятой части того, с чем по его милости пришлось столкнуться Драганову. «Ты сломал – тебе и чинить, мальчик мой. Все справедливо.» – вспоминались слова отца, дававшего семилетнему Рейнхарду клей и кисточку, чтобы заново собрать разбитую мамину вазу, — «Ты мужчина. А мужчины должны отвечать за свои поступки.» Навязчивая идея запытать, уничтожить, насытиться муками врага, сменилась на диаметрально противоположную.

С одеждой пленника пришлось повозиться – запекшаяся и густая, кровь намертво слепила ткань с кожей и мясом. Превратила их в единую твердую корку. Разрезав вещи по швам, Рейни осторожно раздел Матвея, обходя пораженные участки. Их, уже позже, волшебник высвобождал с особой тщательностью, размачивая чистыми влажными от антисептика полотенцами. Стараясь не бередить лишний раз, не сделать хуже. С упорством бывалого ювелира, боясь даже дышать и почти не моргая, он нависал над вчерашней жертвой с пинцетом, извлекая из раны на бедре присохшие соринки и кусочки нитей. Лишь через несколько часов, обессиленный, но довольный, мужчина поплотнее подоткнул одеяло Драганову и отправился приводить себя в порядок, дабы навестить несколько лавок. Зелья, мази, бинты и даже магловские таблетки – два увесистых кулька разнообразного лечебного скарба, купленного по отдельности, чтобы не вызвать подозрений. Сверток с бельем и шмотками. Немного, но на первое время должно хватить. Он вернулся, груженный пакетами, и нервно вслушивался в темноту уже не пустого дома, пока не убедился: посторонних звуков нет. «Не проснулся.» В животе предательски урчало от голода, но любые мысли о еде безжалостно отбрасывались: болгарин должен очнуться уже полностью перевязанным и не испытывать боли. Больше никогда не испытывать боли. Торопливо поднявшись, Майер высыпал покупки на прикроватную тумбочку и приступил к делу.

В сонный мозг врывается посторонний звук, моментально сгоняя с едва завоеванных позиций легкую дрему. Рейнхард подскакивает, а увесистый томик соскальзывает с колен на ковер, глухо ударяя по полу.
— Матвей? – подойдя ближе, он заглядывает в бледное лицо и мрачнеет, увидев в глазах напротив неподдельные ужас и ненависть, — Хочешь пить?
Налив стакан, маг бережно подносит его к пересохшим губам, но тот лишь плотнее сжимает челюсти.
— Это просто вода. – закатив глаза, мужчина делает несколько глотков и возвращает вопросительный взгляд, дескать «убедился?» — Просто вода. Видишь? Тебе надо попить, а потом я все объясню. Пожалуйста, не заставляй меня вливать ее в тебя насильно.
Едва гладкая кайма стакана ударяется о сцепленные зубы, Рейн недовольно цокает языком и зло хмурится. Ему, привыкшему жить бобылем, в новинку уговаривать кого-то, тем более совсем не желающего слушаться.
— Матвей. – снова обращаясь по имени, он старается что бы голос звучал как можно мягче, — Хочешь ты того или нет, но придется с этим смириться. Ты останешься здесь, пока не выздоровеешь. Я ошибся, страшно ошибся на твой счет, очень виноват перед тобой и собираюсь это исправить. Пожалуйста...
Осторожно присев на самый край кровати, немец снова протягивает питье, но опять сталкивается с сопротивлением. И это уже начинает бесить.
— Да блядь, выпей ты уже эту чертову воду! – едва сорвавшись на рык, волшебник осекается, боясь напугать Драганова еще больше, — Ты ранен и довольно серьезно. Это моя вина и мне очень жаль. Сейчас ты почти обездвижен из-за лекарств, но зато не чувствуешь боли. – не взирая на отсутствие реакции, он продолжает, — Сегодня 22 октября, ты провалялся в отключке целый день. Мы находимся в моем доме, добро пожаловать, кстати. Будешь жить в этой комнате, пока не поправишься, моя через стенку. Поверь, я не причиню тебе вреда... больше.
Он нервно сглатывает, не отводя напряженного взгляда и придумывая все новые аргументы, лишь бы убедить болгарина перестать перечить.
— Я ошибался. – Майер тяжело вздыхает и машинально вертит стакан в руках, перекатывая чистую прозрачную жидкость от края до края, — Ты не заслужил всего того, что я сделал. И я хочу это исправить, понимаешь? Не дать возможность отомстить, а полностью убрать из твоей памяти. Навсегда. Ты будешь спокойно жить дальше, будто и не было ничего. Подумай об этом. Ну?
Навязчивая идея превращается в одержимость. Предельно серьезный, Рейнхард призывает все свое самообладание – это трудно, безумно трудно. Ломать куда проще.
— Матвей, – поджав распухшие губы, искусанные от волнения, пожиратель продолжает увещевания, активно жестикулируя свободной рукой, — кроме меня тебе все равно никто не поможет. Ты ведь никому не сможешь открыть все, что случилось.
Наклонившись совсем близко, Рейни предпринимает финальную попытку напоить непокорного.
— Я уже все решил. Просто прими это как данность.
«Я уже все решил, просто прими это как данность. Сейчас ты слабее меня и будешь слабее еще очень долго. Пойми, Драганов, у тебя просто нет другого выхода – что бы ты не придумал, как бы не старался сопротивляться, я найду способ заставить тебя сделать по-моему. Теперь я собираюсь за тебя отвечать и твое мнение меня не волнует.»
Немец довольно ухмыляется и отставляет пустой стакан.
Камень за камнем –
Я замуровываю тебя.
Камень за камнем –
Я всегда буду с тобой.
Rammstein – Stein um Stein

В отличии от тела, душу обезболить почти невозможно. Ее раны саднят и кровоточат до тех пор, пока не превратятся под жесткой гнойной коркой в грубые рубцы. Но даже давно затянувшиеся, они продолжают нарывать и беспокоить, готовые разойтись своими рваными краями в любой момент. На это и рассчитывает Майер, предлагая болгарину ухватиться за спасительную соломинку: никакой боли, никаких шрамов, никаких неприятных воспоминаний. Так просто и так соблазнительно. Разве можно устоять?! «Нельзя» – отвечает за парнишку его молчаливый интерес, когда в глазах впервые за все время появляется что-то помимо отвращения и страха. Понимая, что его внимательно слушают, Рейн мягко продолжает, немного нервно постукивая тыльной стороной ладони по краю кровати.

— Можно было наложить на тебя «обливиэйт» и оставить на пороге Мунго. Но ты слишком слаб и измучен, никто не взялся бы дать гарантию, что такое вмешательство обойдется без последствий. И я побоялся сделать хуже. – мужчина пожимает плечами, — Мне правда жаль, Матвей. Что бы искупить свою вину...  Я должен именно помочь, а не избавляться от тебя или перекидывать заботы и ответственность на кого-то другого. Понимаешь?

Он не лжет, просто не договаривает, выбирая наиболее короткий  путь – подарить надежду, постепенно подводя к мысли о том, что Рейнхард больше не враг. Приручить, как запуганного маленько зверька. Научить доверять и доверяться, перестать видеть в малейшем жесте угрозу новой боли. «Ее больше никогда не будет.»

Пожиратель сдвигается ближе к тумбочке и вдумчиво перебирает склянки в поисках нужной.
— Раз мы все выяснили, тебе пора отдыхать. Ага! Вот и наше лекарство. – взяв в руки шприц, вставляет иголку и, набрав нужное количество препарата, пускает из острия маленький фонтанчик, выдавливая воздух, — сейчас я... – он замирает на полуслове, удивленно глядя на вмиг побледневшее даже сквозь синяки лицо Драганова, — Ты уколов боишься?!

Закатив глаза и шумно выдохнув, волшебник мысленно считает до десяти: он обязан быть спокоен и терпелив. Предельно, безгранично. Срываться просто нельзя, особенно сейчас, когда шаткий наведенный мост еще и мостом-то не назовешь, так, конструкция «дунешь – рухнет». Там, в подвале, Майер бы довольно оскалился и медленно вогнал иглу под кожу, удерживая и заставляя болгарина наблюдать маленький спектакль, тщательно смакуя каждую нервную судорогу и дрожащие губы. Теперь все иначе и действовать привычными методами не получится: Матвей беззащитен, слишком уязвим, напуган. Не может даже пошевелиться и пусть после укола парень выключится на несколько часов, дав самому Рейну желанный покой... но где взять сил спокойно снести этот душераздирающий взгляд, не взорвавшись снова? «Так доверие не завоюешь.»
— Хорошо. – Рейн устало опускает голову, — Я бы на твоем месте тоже боялся. Ты же чистокровный, вас такими штуками в детстве родители не тыкают, приговаривая что «это как комарик укусит». – издав короткий смешок, маг откладывает шприц, — Попробуешь уснуть сам? Но если не выйдет, то мне придется, для твоего же блага. Поверь, если ты тут будешь лежать обездвиженный в одиночестве, это будет куда неприятнее. А инъекцию ты даже не ощутишь.
Уже у самых дверей он оборачивается, изображая подобие улыбки.
— Я зайду минут через пятнадцать и проверю. Добрых снов.

Сам немец проваливается в безмятежную пустоту, едва касается подушки. И с трудом разлепляет глаза по утру, впрочем, тут же подскочив от мысли, что мог проваляться слишком долго, пропустив пробуждение своего подопечного. Тревога оказывается напрасной: когда помятый, в незастегнутой пижаме, Рейн вваливается в соседнюю комнату, болгарин безмятежно сопит. Едва слышно причмокивая сквозь разомкнутые губы, он выглядит таким умиротворенным и даже счастливым, что почему-то от этой картины долго не получается отвести взгляд.

— Доброе утро. – умытый и гладко выбритый, Майер ставит на кровать поднос с тарелкой дымящегося ароматного бульона, — Это не ахти какая еда, конечно. Но ничего другого тебе пока нельзя. – снова присев поверх одеяла на полюбившийся краешек, он берется за ложку, — Только не упрямься, пожалуйста. Тебе надо поесть, что бы выздороветь. М?
Зачерпнув немного и подув, что бы было не так горячо, Рейнхард подносит прибор к плотно сжатым губам Драганова.
— Знаешь, когда я был маленький и плохо ел суп, папа снимал свой офицерский ремень и клал его перед тарелкой. – после увиденного утром, пожиратель находится в прекрасном расположении духа – если Матвей может так сладко спать, значит не все еще потеряно и он на верном пути, — Мама рассказывала, однажды я уплетал с такой скоростью, что она подумала будто я очень голоден и положила мне добавки. Которую я в себя впихнуть уже не смог. – когда болгарин, явно удивленный таким поворотом приоткрывает рот, мужчина ловко вливает в него кушанье, — Ну, как? Вкусно ведь? Я знаю, что вкусно, пробовал.
Следом отправляется еще одна порция.
— Так вот. Папа возвращается к столу, а я сижу над почти целой тарелкой, представляешь? Ох, что началось. – улыбаясь, Рейн мотает головой, что бы не рассмеяться и не разлить бульон, — Взял он ремень... – Драганов странно хмурится, но послушно ест, опустошив тарелку уже больше, чем на половину — А я как зареву! Ой, прости. – ударившись в воспоминания, волшебник немного промахивается, запачкав болгарина.
Он, не задумываясь, стирает «сбежавшую» каплю с его подбородка подушечкой большого пальца... Видимо эффект лекарств уже ослабевает, ибо Матвей дергается и резко вжимается в перину, сворачивая стоящий на нем поднос, содержимое которого моментально впитывается в покрывало и штанину кормившего.

— Да твою ж мать! – взревев от ожога и злости, мужчина подскакивает, впиваясь пальцами в тарелку и со всей дури швыряя ее об пол, — Пиздец, блять. Неужели так сложно просто пожрать, не выебываясь?! Я сейчас тебе что-то сделал? Я тебя чем-то напугал? Нет, блять. Я просто вытер тебя и все. Это и секунды не заняло! – он мечется по комнате, нервно приглаживая волосы, — Какого хуя ты каждый раз дергаешься? Я ИЗВИНИЛСЯ! Я сказал, что был неправ и сожалею. Помочь пытаюсь. Что еще надо-то? Сколько мне вокруг тебя прыгать, что бы до тебя, наконец, дошло?
От души пнув пуфик и поморщившись, когда пальцам становится больно, Рейнхард падает в кресло и роняет голову на руки, пытаясь справиться с накатившим гневом и тяжелым, почти свистящим из-за него дыханием.
— Я стараюсь, правда. – после недавнего крика, голос кажется совсем глухим и тихим, — И ничего плохого больше тебе не сделаю, пойми же.
Конечно, никто не говорил, что будет легко. Но что это настолько трудно... Не то, что бы Рейни жалел о принятом решении, нет. Просто хотел от Матвея хотя бы чуточку помощи.
— Тебе придется ко мне привыкнуть, нравится тебе это или нет. Хватит трястись от одного моего вида. Ты не поправишься, если не будешь есть, пить, терпеть перевязки.
При упоминании последнего, немец сглатывает. «Если его воротит от малейшего прикосновения, то как отреагирует на необходимость снова лезть в раны?!»
— Послушай. – бодро поднявшись, вновь переменив настроение, пожиратель выставляет ладонь в мирном, успокаивающем жесте, — Прости меня. Я не хотел на тебя кричать. И постараюсь сдерживаться. Но у нас есть серьезная проблема и нам придется ее решать. – он подходит чуть ближе, стараясь не спугнуть и без того ошалевшего паренька, — Твои порезы надо обрабатывать. Для этого я должен буду стянуть с тебя одеяло, одежду и снять бинты. – глаза Драганова в ужасе округляются и кажется, что еще чуть-чуть и он он предпочтет умереть, нежели пройти через это, — Помнишь, я вчера хотел сделать тебе укол? Предложение еще в силе. Ты ничего не почувствуешь и не увидишь, а когда откроешь глаза все будет уже окончено.

Am Eingang steh'n wir – angekommen
Dieses soll Dein Anfang sein
Auserwählt und auserkoren
Hineingeborn lass ich Dich jetzt allein

Nun versuchst Du Deinen Weg zu erkennen
Zwischen zahllosen Röhren, Schächten und Gängen
Irrst Du umher, dann siehst Du das Licht
So sehr Du auch rennst,
Du erreichst es nicht (с) *

Стоя совсем рядом с кроватью Рейнхард заламывает длинные пальцы. Тяжелый взгляд Матвея, кажется, прожигает его насквозь и это чертовски трудно вытерпеть, как трудно не подойти сейчас к вчерашнему пленнику и не убрать с его лба прилипшую от испарины челку. Просто так. Ведь она, наверняка, лезет в глаза и мешает.
Мужчина потирает переносицу и тяжело выдыхает, вновь собирая спокойствие по крупицам: пусть они больше не в подвале, пусть он не считает парнишку врагом, но каждой клеточкой своей души немец чувствует – их противостояние не окончено. Конечно, пожирателю  было бы куда проще, окажись Матвей банальным трусом. Или даже просто сломайся он окончательно, позволяя делать с собой все, что угодно. Но нет. Гордый болгарский волшебник зло поджимает рот и отказывается выбирать легкие пути, усложняя этим жизнь и себе, и Майеру. «Упрямится или боится?»
Рейн пожимает плечами.
— Хорошо. – в спокойном голосе проскальзывают фальшивые нотки и простое согласие походит на угрозу, — Будь по-твоему.
Маг сам морщится от звенящей в интонациях стали. Не этого он хотел. Да и перспектива раздевать изнасилованного парня, пробуждать в нем самые страшные и горькие воспоминания...
— Я не причиню тебе вреда. Но... – он закатывает глаза, подбирая формулировку, — В общем, если ты думаешь, что мне твое положение доставляет какое-то удовольствие, то это не так. Поверь, как только тебе станет лучше, я позволю тебе и шевелиться, и передвигаться по дому.
Медленно приблизившись и закусив губу, самопровозглашенный доктор склоняется над пациентом, прикидывая план действий. Стащить с Драганова покрывало и стянуть пижаму? Эту мысль немец отметает сразу, боясь возможной реакции. Надо быть аккуратнее, куда аккуратнее.
— Сейчас я займусь твоим бедром. Просто дыши и старайся не смотреть, через пару недель даже шрама не останется. – мужчина запускает руки под одеяло и, нащупав резинку штанов, тянет их вниз, — Видишь, я тоже не подглядываю.
И это правда. Он глядит прямиком в глаза экс-коллеги и поднимает бровь, дескать «Убедился?». Когда скользящая по телу юноши ладонь задевает бинты, Рейнхард осторожно откидывает край одеяла, обнажая только пораженный им же участок: меньше всего ему хочется смущать своего подопечного.
— Знаешь, латать другого человека гораздо удобнее. – Майер выдавливает некое подобие улыбки, — Как-то раз мне пришлось залечивать себе же рану на лопатке и, скажу тебе, не каждый сексом в таких позах занимается, как мне выгибаться надо было. – он смотрит на побледневшее лицо болгарина, которое даже не смотря на синяки становится цветом под стать накрахмаленному постельному белью, — Блять. Прости.
Сняв повязку, мужчина тянется к тумбочке и набирает сразу целую гору из склянок.
— Тебе рассказать, что я делаю? – стараясь увести разговор в другое русло, Рейн поэтапно начинает расписывать свои манипуляции: снять старую мазь, промыть, наложить новую порцию лекарства и заклеить. А после, стоит последнему кусочку клейкой ленты скрепить повязку, натягивает одеяло обратно и, опять, запускает вслепую руки, одевая Матвея.
— Ты помнишь, как отец забрал тебя из отряда? – Рейнхард расстегивает его рубашку и тщательно втирает снадобье в каждый рубец от ремня, — Мы как раз готовили засаду на членов "Ордена". – перевернув болгарина лицом к стене, пожиратель направляет измазанную зельем руку под его пижаму, — Видимо, Эрдман почувствовал, что что-то пойдет не так, и не зря – нас тогда полностью разбили.
Уложив Драганова обратно, немец вставляет в петли  все пуговицы до единой.
— Я думал, ты нас предал. Сбежал, как крыса с тонущего корабля подставив остальных. Я, действительно, ошибся на твой счет и очень сильно. – вглядываясь в темные глаза парнишки, волшебник чуть подается вперед, — Понимаешь?
Воспоминания рождают злость. Скомкав испачканные бинты, Рейнхард с силой швыряет их на пол и опускает голову на руки.
— Но я все исправлю, обещаю. А теперь отдыхай.

...он сидит с бокалом огневиски и смолит уже пятнадцатую сигарету, когда в сознание врывается что-то, очень похожее на всхлип. Мгновенно подорвавшись, мужчина за несколько секунд достигает соседней комнаты и застает там страшную картину: Матвей, чей лоб покрыт крупными жемчужинами пота, мечется по кровати и стонет.
«Я же не вколол лекарство...»
— Тшшшшш. Все хорошо. Все сейчас будет хорошо. – Майер набирает шприц и, не церемонясь на этот раз, вгоняет иглу в плечо Драганова, — Потерпи всего пять минут и станет лучше, ладно?
Смочив прохладной водой лежащее рядом полотенце, немец осторожно прикладывает его ко лбу парня, что бы хоть немного уменьшить агонию. Он смотрит с искренней жалостью и сочувствием, даже немного сжимает его ладонь, позволяя до мяса вцепиться в себя короткими ногтями на очередной судороге.
— Armleuchter, ich bin ein idiot.** – он пинает злосчастную тумбочку, будто это может помочь, и лишь когда дыхание юноши становится ровнее, а рука безвольно падает на покрывало, облегченно вздыхает.
Три недели спустя.
Шницель падает на шипящую сковородку и тут же наполняет дом приятным запахом жаренной свинины. Рейн переворачивает его на другую сторону и тут же помешивает овощной салат, предполагаемый на гарнир. Сегодня, скорее всего, он снова трапезничает в одиночестве – даже получивший полную свободу в перемещении по дому, болгарин не спешит покидать свою спальню. Пока.
Майер, как всегда, ставит на стол две тарелки и раскладывает по ним еду. Если парнишка не спустится и в этот раз, ему же хуже – уже два дня как мужчина не носит ему подносы с ужином, проверяя что крепче: упрямство или голод. Но предусмотрительно оставляет что-то из готового на кухне, дабы не обнаружить потом околевший труп.
И лишь когда где-то наверху тихо хлопает дверь, Рейнхард самодовольно улыбается. «Сегодня ты, все-таки, сдался, Драганов.»

_____
* – Tanzwut – Das Labyrinth
** – Идиот, какой же я идиот. (нем.)